Аз Бога ведаю! - Страница 41

Раздался треск! Боль опалила! Но ни грома, ни боли никто из смертных не слышал и не ощущал, ибо это треснул лоб Креславы. И открылось третье око!

– Что зришь в сей час? – единым духом спросили Гои с земли.

– Зрю родичей своих! – крикнула им Креслава. – Весь ушедший род мой ждет, встречает!

Мужи опустили ее, передохнули и, набравшись сил вновь, вознесли Креславу еще выше.

– Что теперь зришь? – вопрошала русь. Трехокая встрепенулась, вглядевшись в даль, которую не видел никто из смертных.

– Зрю! – отозвалась она. – Вся Русь в печали! Огни горят, потоки слез… Зрю полоненных Гоев!.. Повязаны за выи! Беда придет на Русь!

Креславу отпустили с высот, и покуда мужи переводили дух, лишенные сил, вся русь покачнулась, взроптала – грозою пронеслась тревожная молва, услышанная от всевидящей жены.

Тут в третий раз трехокая вознеслась и замерла на руках мужей.

А вознесясь, молчала! Ибо позрела свой рок, а вместе с ним – рок князя Святослава…

– Ответствуй же, Креслава! – кричали ей с земли, но голоса едва доставали ее ушей. – Что зришь, поведай!

С трудом открыла уста свои Креслава, прокричала:

– Зрю рок свой!.. О, горе-горе! Он – иной! Я нареклась женою князя быть, а мне отпущено остаться на земле!

Не слышали Гои – так высоко вознеслась всевидящая. Волновались, кричали и еще пуще заглушали ее голос.

– Храните князя своего! Свет храните в нем! – взывала к земле Креслава. – Иначе придет Тьма! Князь Тьмы!

А Гои взвыли, тянули в небо руки:

– Хоть слово оброни! Отчего Русь будет в печали: кто принесет беду?!

Но в оре громогласном тонула речь ясновидящей, ибо истина слышна, если ее терпеливо слушать.

– Внемли же, русь! – она кричала. – Не сбережете князя – он станет Тьмой! Храните свет!!!

Но уж мужи держать ее устали, помост из рук их распался, ибо не трехокую жену вздымали к небу – а Время двигали, на миг короткий испытав то, что совершают боги ежечасно.

Ступив на корабль, Креслава хотела крикнуть Гоям то, что кричала с высоты, но уж лишилась речи.

Кто будущее зрит с земли, не может молвить слов.

Лишь третье око во лбу ее блистало, роняя яркий свет на смертных. Над русью же молва текла рекой, бурлила и пенилась, как воды на порогах. Судили и рядили, гадали, гомонили, а трехокая молчала…

Удел незрячих – суть глагол, удел всевидящих – хранить молчание.

Но вот ударили в щиты! И звон булата, расплескавшись, затворил слух – вся русь лишилась речи!

Княгиня Смерти, как подобает кормчей на этом корабле, не утратила духа: не слушала она ни крика Креславы, ни волнения Гоев. Железными перстами своих рук она взяла трехокую и повела ко князю. А он все звал: “Приди, желанная Креслава! Я жду тебя… Скорее, на нашем ложе так приятно!” Однако иной зов уж помутил разум! Креславу звал детский голос живого князя:

– Спаси меня, Креслава! Мне страшно на земле! Свет пред очами меркнет!

Осталось сделать шаг, чтобы вступить в шатер. Уж молодцы с повязанными глазами распростерли руки, дабы не ускользнула мимо них та, что сказала: “Я!”…

И тут трехокая вырвала свою руку из клешни старухи и, обманув слепых молодцев, бросилась назад! Да на пути восстали две сестры – дочери Княгини Смерти. Не помня себя, она сбила с ног одну, другую, подобно оленице в ловчей яме, скакнула на высокий борт насады и с него, как в пропасть, кинулась в речные волны!

Река змеиная, Уж-река, сомкнулась над головой. Студеная вода обвила жаркое, стремительное тело…

Никто из Гоев не позрел побега. Русь ожидала часа воскрешения, приковавшись очами к трем столбам, на коих полыхал огонь-сварожич. Караульные же воины, стуча в щиты, оглохли и ослепли – всех чаровал сей погребальный звон!

Но Княгиня Смерти и тут не пала духом. Хоть и утекла вместе с водой та, что нареклась быть вечной женой, снаряженный корабль вспять не обратить.

– Таков уж рок твой, князь, – печально сказала мертвому. – Отваливай один в Последний путь. Не обессудь уж, сам виновен. Не ты ли изгнал Креславу из терема? А что сотворил на пути земном – то получишь и на небесном. Плыви, счастливый путь!

Сняв било медное, старуха с дочерьми спустились с корабля и приняли пламенную чашу воскрешения с огнем – сварожичем. Обложенная смолистою щепой насада, казалось, качнулась от всплеска пламени: се павший с неба ураганный ветер вздул огонь, взметнул его стеной

Гои отступали, прикрывая лица.

Погребальный костер неудержим был никакой силой и жар его достал стен Искоростеня. Он жег щеки древлян и осушал глаза, взиравшие на миг воскрешения.

Ветрила огненные вздулись, и княжеский корабль, ровно большая птица, поднялся над землей и в небо потянул…

Избавив тело от огня, трехокая Креслава предалась объятиям студеной воды. Неминуемая смерть влекла в глубины, да светлая непотопляемая душа взметнула ее к солнцу. Подобно белой рыбе, она всплыла из тьмы и позрела свет неба, по которому мчался огненный корабль.

На корабле был воскрешенный Игорь. Полный печали, он сидел один. Один как перст! Нет никого, чтобы приласкать или утешить.

– Я догоню тебя! – Креслава прокричала. – Есть дело на земле!..

А на земле, где ярый ветер, притомившись от трудов, теперь лишь обласкивал горячий пепел да угли взбадривал, где русь, уставшая от скорби, вновь оживала и двигалась, созидая на дымящихся головнях – на месте воскрешения – земляной курган, и где безмудрые древляне, взгромоздясь на стены, уже кричали, что желают быть на тризном пире, чтоб состязаться с русью, – по этой земле всевидящей Креславе теперь был заказан всякий путь.

Трехокая, она могла сейчас одновременно видеть и мир земной, и мир небесный.