Аз Бога ведаю! - Страница 63

– Тебе следует молиться, а ты тело балуешь поганой баней! – вдруг послышался ей голос чародея Аббая.

– И здесь от тебя нет покоя! – воскликнула княгиня. – Кто впустил тебя? Эй, слуги! Зачем позволили войти сюда Аббаю?

– Нет никого! – боярыня-служанка заглянула в каменку, под полок. – Послышалось тебе…

Отринув наваждение, княгиня попросила еще поддать парку, но едва легла на полок, как вновь раздался мерзкий голос:

– Не скверный запах, но дух святой изгоняешь. Я купал тебя в святой воде, елеем и мирром мазал, а ты благодать смываешь. Или не велел я тебе год в баню не ходить?

– Отыщите мне чародея! – велела она. – Ив железа его, чтобы не утек!

Отроки да тиуны весь окрестный лес обшарили, у бани дозоры выставили, но не было близко ни одной живой души.

– Ищите! – засторожилась княгиня. – Я слышу его голос! Зажгите свечи!

– Нет нигде Аббая! – взмолились тиуны. – Должно быть, чародей с Великим князем ушел к Искоростеню…

Поуспокоившись, княгиня вновь легла на полок, да только служанка взмахнула веником, как из угла, из тьмы кромешной, поползла змеей черная речь:

– Зачем ты крест попрала? Искусилась на слово соперницы своей? Устрашилась, что отнимет сына, а вместе с ним и рок? Но моя сила сильнее, чем у беспутной Креславы. Повинуйся мне, и я прощу тебя. Найди свой крест и надень его. Иначе худо будет не тебе, а сыну твоему…

Утаивая движение, княгиня взяла ковш с кипятком и плеснула в угол. Служанка онемела от испуга: что сотворилось с княгиней? Ровно не в себе, ровно рассудком повредилась или угорела от бани…

Из угла же донесся лишь гнусавый смех.

– Поддай еще, коль есть охота. По нраву мне пришлось, ведь я же в бане сроду не мывался! Она заложила уши и крикнула служанке:

– Да что ты словно не живая? Не пучь глаза-то! Поддай на каменку, не жалей пару!

Под дубовым веником исходило рубцами тело, палящий зной доставал костей, но неотступный голос чародее внедрялся еще глубже.

– Не исполнишь воли моей – я развею свои чары. Ода твой вновь станет детиной неразумным, каков дебыл. Не князь светлейший будет сидеть на престоле, а болван! Ведь я кормилец Святославу, а теперь еще – твой родитель духовный и руки водитель. А ежели я тебе пастырь – то ныне вся Русь мое стадо, а пастбище – земля русская. Куда захочу, туда и погоню!.. Не жарко ли тебе, княгиня?

– Мне зябко, – сломленно сказала она. – Мне холодно, как студеной зимой… да все едино: путь свой не прокляну. Меня Креслава слышит!

Служанка ахнула, засуетилась.

– Что с тобой, княгиня? Не дурно ли? Не хворь ли какая, коль лихорадка в бане бьет?

– Душа моя смердит, – слабо пожаловалась она. – Сей запах в бане не выпарить… А где мой сын? Где свет очей моих? А ну-ка принеси его. Ведь он мал еще, младенец. Кормить пора, эко мои перси молоком налились…

Попоив княгиню, как младенца, служанка отвела ее в шатер и уложила, затем, призвав волхва, просила извести изрок и хворь. Походный волхв всю ночь до рассвета читал заклятия по старинным книгам и буквицей окуривал, живой водою прыскал – едва-едва извел. С ночными птицами она уснула, а когда очнулась, похищенная душа вернулась к ней и отошла порча.

Однако поплыла в свите новая молва:

– Княгиня рассудком повредилась!

– Изрочили ее! Сдается, и на князя напустили порчу.

– Сначала князей наших изрочат, а потом и всю Русь… Это уж бывало.

И едва дождавшись восхода, вспомнили тиуны и подручные бояре старую свою веру и поклонились богу Ра.

– Спаси, тресветлый! К тебе взываем, ибо к кому еще нам молиться? Когда приходит тьма и полонит разум – ты единственная надежда. Обереги князей, восстань над ними столпом обережным! Как небу без тебя нельзя, так и Руси без князя. Уж смилуйся и просветли их! Ура! Ура! Ура!

10

Древлянский город затворился и стоял, словно утес неприступный. Не один раз Свенальдова дружина, навязав лестниц, пыталась одолеть стены, соорудив таран, долбили въездные ворота и метали живой огонь в супостата – все напрасно! Древляне храбро отбивались и, раззадоривая русь, кричали с забрал:

– Ваш князь велик, да проку мало! А наш хоть Мал, да сутью удал! Не взять вам города! А то платите нам дань – отпустим с добром!

Святослав, оставив свою дружину далеко от стен, сам ходил со Свенальдом на приступ и не щитом блистал – очами слепил древлян. С мечом, подаренным Валдаем для великих дел, без шлема, он карабкался по лестницам или вместе с ратниками раскачивал таран и бил в ворота. Но город огрызался камнепадом, смолою отрыгал или прыскал тучей стрел. За три приступа Свенальдова дружина убавилась на четверть, и воевода ворчал, подобно зверю раненому, когда считал потери, но всякий раз, позрев, как Святослав вздымает меч на крепость, был обречен идти за ним – таков уж удел наемника.

Сам детина-князь неуязвим был ни стрелой, ни брошенным в него копьем или камнем: заговоренный, он играл со смертью! Варяжская же душа варилась в гневе, да старый воевода, как уж бывало, обязан был лишь слизывать накипь и кровь.

А детина вдохновлял:

– Не хмурься, воевода! Вся дань тебе пойдет, и дружине твоей. Потому и не повел свою на приступ. Возьмем город, и дань возьмем богатую – обоз не увезет! Так и быть, позволю весь полон хазарам продать!

Да к ночи и сам притомился, и притомившись – в уныние впал: после легкой победы Искоростень твердыней ему показался. Не взять крепости с налета, а долго стоять – пыл у Свенальда пропадет. Вон уж в дружине его слышен ропот недобрый:

– Придет ночь – уйдем от города.

– Пусть князь со своей дружиной возьмет Искоростень.