Аз Бога ведаю! - Страница 92

Все на земле боялось материнского суда…

Один лишь князь-детина, вскормленный Тьмою, ничего не боялся. Что ему мрак, если в нем прозябал? Что ему Свет, если презрел его, прельщенный черной силой? Услышав материнский крик и неустрашенный им, он взгорячил коня и помчался на этот зов; спрямляя путь, он летел через леса и поля, ломая дерева, как хворост. Кровавый свет, спадающий с небес, будил в нем непомерное буйство. Не пыль клубилась за его спиной, а вздымался к солнцу черный смерчи порошил очи тому, от плоти которого был он рожден. Подобно дикому пардусу рычал детина, ревел, Словно разъяренный вол, и клекотал, как орел, поскольку от материнского зова речь тратил.

И съехались они на берег Светлейшей реки Ра, что теперь прозывалась Волгой. Не только человека возможно было изрочить, но и Великую реку, носящую солнечное имя. Не Свет несла эта река сейчас, а лишь воду, и на древнем языке народов Ара “Волга” означало лишь бегущую влагу…

Съехались и встали друг перед другом, словно не мать и сын, а лютые вороги,

– Ты кликала меня на суд свой? – объятый ратным духом, спросил сын. – А мне любо сразиться с тобой!

– Нет ничего страшнее и выше суда материнского! – сказала княгиня. – След покориться тебе и преклонить колена предо мной! Брось меч, не гневи более отца своего – бога Ра!

– А я желаю и с отцом сразиться! – засмеялся детина, и его смех взбуравил небо – над головой взметнулся черный столб и продырявил багровую высь.

Княгиня отступила, глядя в небеса и ожидая грома разящего. Но только конь ее заржал, роняя пену на белый ковыль.

– Мне нет равных на земле! – стал похваляться детина. – Меня ныне величают не Великий князь, а Великий каган! Что мне отец, если я сам – божий сын? И облик мой – сакральный!

Княгиня обнажила меч.

– Мой сын был – светлейший земной князь! А ты, стоящий предо мной – не сын мне и князь Тьмы! Увы тебе! Увы! Умри же от моей десницы!

И подняв на дыбы коня, набросилась на сына!

А сын на мать свой меч поднял…

Ликуй, Креслава!

Булат ударил о булат, и молнии Перуна пронзили все пространство. Вскипел и вспенился небесный свет, исчернел багрянец, как если бы кровь запеклась. День смещался с ночью, как мед и деготь: неверный свет метался над землей! И в этом свете был лишь звон булата. Громоподобный лязг да трубный крик коней взбудоражили все поднебесье.

Ратились мать и сын, кровь билась с кровью, плоть стремилась уязвить плоть. Никто из них – ни мать, ни сын, – погрязнув в лютой сече, уже не внимал ни гласу разума, ни гласу бога. Все замутилось в этот безбожный час! И носился над ратищем незримый и безмолвный сокол…

И вот пал под княгиней резвый конь, пронзенный мечом, однако вскочила она на ноги и стала биться пешей. Детина наезжал, норовил стоптать, и в возгласах его уж торжество победы зазвучало! Едва выдерживая натиск, мать отбивалась, отступала и, наконец, изловчившись, сунулась под брюхо сыновьего коня и засапожным ножом перехватила ему жилы. На землю рухнул супостат вместе с лошадью, и вздрогнула земля! А ногу сына закусило стремя!

Над головой детины мать занесла свой меч, вздохнула полной грудью, неотвратимой силой налилась десница!.. Да в миг этот перед ее очами вдруг очутился не огнедышащий детина, а суть дитя в лодейке – колыбели!

И замерла рука! Окостенела! А над головой прокричал сокол, уронил перо к ногам…

Детина уже успел освободиться от стремени, вскочил и, поднявши меч, заслонил видение: исчез перед глазами призрак младенца светоносного. Но перо соколиное осталось у ног и испускало свет, притягивая очи. Да битва продолжалась! Вновь загремел булат над ковылем и молнии озарили пространство. Улучив мгновение, мать подняла соколиное перо и, вскинув его над головой, пошла на сына! Иззубренный меч вновь заблистал, уставшая рука враз стала крепкой, и воля обрела твердость. Детина же слабел и отступал к реке, часто озираясь, чтобы не сверзнуться с обрыва, и на челе его уж роса засверкала. А вот и иней выбелил волосы! Охолодел детина!

– У Ра! – воскликнула мать, тесня сына к высокому яру. Еще бы шаг, другой – приняла бы изреченная река изреченного сына Рода…

Однако же из недр земли ей глас послышался:

– Позри! Смерть твоя у ног!

Оторопела княгиня, обмерла: змея ей ноги обвивала и, изогнувшись, искала место, куда бы ударить жалом. Холод ползучего гада оледенил кровь, а огненное сердце обратилось в уголь…

Меч выпал из десницы…

В мгновение ока весь великий мир сжался и умалился до размера змеиного жала, до острия его! Истину говорят – живому рока не изведать…

А вдохновленный таким оборотом сын набросился на мать: повергнув ее наземь, приставил меч к груди…

Но тут свершилось чудо: булатный дар Валдая обратился в солнечный луч и выскользнул из руки сына, стремглав умчался в небо, укрылся там за тучами. Детина же не смутился и, темный, не изведал знака, а засапожник выдернул из ножен.

Поверженная мать готова была принять смерть уже не от гада ползучего, но от сына-змея. Но тут яростный детина засмеялся и, склонившись, сорвал золоченый шлем с головы матери.

Простоволосой предстояла она перед сыном! Тугая коса развернулась и упала на землю.

Она пыталась спасти честь, заслонить голову, покрыть ее ковылем-травою…

– Не стану убивать! – дохнул огнем детина. – Мне след твои косы отсечь!

Взмахнул засапожником и будто жилы перерезал!

– Убей меня! – взмолилась мать. – Взял космы мои – возьми жизнь! Не твори позора!..

– Что мне твоя жизнь? – засмеялся сын, играя косами, словно плетями, – Довольно с тебя и волос!